Нынешний год — год столетия туапсинской милиции,
и сегодня мы хотим рассказать об одном из её сотрудников.
Этого человека давно уже нет в живых.
Он не дослужился до высоких чинов, его комиссовали
по здоровью в звании всего лишь старшего сержанта,
однако его смело можно назвать одним из лучших представителей советской милиции.
Его имя — Николай Ефимович Кошкин. Кошкин родился в 1905 году. В 1936-м, демобилизовавшись, он пошёл участковым уполномоченным в селе Георгиевском.
Во время войны жителям Георгиевки пришлось туго, село много бомбили. И можно только предположить, какая нагрузка ложилась на тамошнего участкового — в условиях, когда совсем близко идут тяжёлые бои, когда уже оккупированы сопредельные территории.
Рассказывает Виктор Степанович Голунов, заместитель председателя совета ветеранов отдела МВД по Туапсинскому району, майор в отставке.
— В 1974 году на День милиции в ленкомнате чествовали заслуженных сотрудников. Я тогда только начал службу после Волгоградской высшей следственной школы. У стеночки сидел сухощавый пожилой человек в штатском, у него, как я заметил, что-то было не так с ногой. Начальник милиции вручал грамоты и подарки. Когда дошла очередь до Кошкина, начальник сказал: «Я к вам сам подойду», имея в виду, чтобы тот поберёг ногу. Кошкин поднялся, скинул свой плащик, и я увидел орден Отечественной войны II степени. Большая редкость для милиционера. Им в тылу могли дать лишь орден Красной Звезды или орден Красного Знамени. И меня, конечно, заинтересовал этот человек. Но никаких ответных речей он не говорил. Взял подарок и опять сел на своё место.
Позже молодой следователь подружился с сыном Кошкина Юрием, стал бывать у них дома и попытался разговорить Николая Ефимовича, но из этого мало что вышло. Бывший участковый лишь рассказал, что орден ему дали уже спустя много лет после войны, а ранило в ногу во время бомбёжки Георгиевки. «Да что тут говорить, столько людей в тот день погибло!»
Мало что поясняет и заметка в газете «Ленинский путь» от 29 июля 1970 года, рассказывавшая о новоиспечённом орденоносце.
«Утром первого октября1942 года фашистские самолёты появились над Георгиевкой. Николай Ефимович Кошкин был на боевом посту. Кругом всё горело, дрожало, ухало. Он принимал все возможные меры, чтобы спасти людей. Вдруг что-то ударило по ноге, свалило на землю. Он понял: оторвало часть левой ноги».
В этой заметке отсутствует важная деталь. Во время бомбёжки Кошкин вместе с односельчанами задержал двух преступников, мародёров, и вёл их под арест. Это сведения из наградных документов. После налёта Кошкина на машине повезли в Туапсе в госпиталь, а арестованных — в милицию.
Картину октябрьских бомбёжек Георгиевки даёт туапсинка Галина Александровна Корсакова. На тот момент ей было 8 лет.
— Мама рыла окопы в Агое, но она отпросилась домой, чтобы собрать кукурузу. С огорода она вышла на улицу к колодцу. Под деревом стояли несколько солдатиков. Пролетела немецкая рама. Наверное, немцы увидели солдат и поэтому сбросили бомбу. Соседку с только что родившимся ребёнком убило сразу. Маму ранило в голову и вырвало кусок плоти из бедра.
Налёты были регулярными. Людей хоронили в огородах. Разбомблено было минимум полсела.
— На улице для жителей был вырыт окоп буквой «Г», — продолжает Галина Александровна. — И мы там прятались. У соседей бомба попала в дом, и они остались совсем без имущества. Поэтому мы брали в окоп мешки с вещами. Мы, дети, лежали на мешках. Земля вокруг дрожала и двигалась. Казалась, что она сейчас сойдётся и раздавит нас в окопе.
Мать Галины Александровны умерла в ночь после ранения. Было ли это в тот же день, когда ранило Кошкина, или нет, сказать трудно. Но Галина Александровна вспоминает, как сокрушалась её бабушка по поводу того, что участковому оторвало ногу.
— Всё она охала: такой хороший мужчина, так его жалко. А я, маленькая, ещё думала: какая смешная фамилия — Кошкин. У человека должна быть нормальная, человеческая фамилия, без всяких кошек. Лица его я совсем не помню. Но помню его фигуру на костылях. На них он передвигался по селу, заходил под навес нашего дома, о чём-то говорил с бабушкой, потом ковылял дальше.
Левая нога была оторвана ниже колена. После госпиталя служить милиционером с таким изъяном стало нельзя. Николай Ефимович пошёл инспектором в паспортный отдел, после войны трудился на судомеханическом заводе машинистом кузнечного цеха, работал во вневедомственной охране — но уже «не под погонами», а просто сторожем.
«Много грамот, благодарностей, денежных премий получил он за свой безупречный труд в органах милиции и на заводе. Николаю Ефимовичу 65, но он не стареет душой, активно участвует в общественной жизни. Являясь членом совета детской комнаты милиции, ведёт воспитательную работу среди подростков», — заканчивается та статья в газете за 1970 год.
Умер Николай Ефимович в 1983 году. 
Много лет после войны Галина Александровна снова пересеклась с «человеком со смешной фамилией». Её муж, Борис Павлович Корсаков, был начальником Кошкина по вневедомственной охране и в разговоре с женой очень хорошо отзывался о своём подчинённом как об ответственном работнике, настоящем коммунисте. «Это тот Кошкин, который был участковым в Георгиевке?» — спросила Галина Александровна. «Да, тот самый», — ответил муж.
Кошкины жили очень скромно. В домике на улице Чапаева, рядом с психдиспансером, Николай Ефимович, его жена и младший сын с семьёй занимали две комнаты, из них одна проходная. Квартиру с удобствами Кошкины получили только под конец жизни главы семейства, да и то с подселением.
Сын Юрий уже умер, но его друг коллега Виталий Макаров помнит, как они вдвоём сиживали во дворике или в крохотной мастерской, которую построил себе Юрий.
— Дядя Коля говорил мало. Поздоровается — и всё. В наши дела никогда не лез. Про своё ранение говорить не любил. И ходить старался, чтобы протез был незаметен. Юрка рассказал, что во время войны отец делал закладку в пещере, а в ней оружие, в том числе его милицейская сабля. Нам по молодости было интересно, хотелось саблю найти. И мы стали его расспрашивать про пещеру, а он в ответ: «Вам оно не нужно, а кому нужно, те и сами знают».
Про саблю надо пояснить. В 42-м году в районе началась подготовка к партизанской войне. В горах делали схроны с оружием, консервами и прочими вещами, необходимыми для партизанской жизни. Созданием партизанских баз руководили чекисты, а милиционеры принимали непосредственное участие. Работу вели в строгой секретности. Милицейская сабля-селёдка — это скорее не оружие, а символ власти, в партизанской войне от неё пользы не много, но в случае оккупации, неприятностей у её владельца может быть много. Вероятно, поэтому Николай Ефимович от неё избавился.
В схроны же, скорее всего, в качестве основного оружия клали табельное милицейское — наганы, трёхлинейки.
Юрий и Виталий излазали предполагаемые места закладки, но ничего не нашли. По словам Виталия, место было завалено большими камнями, как от взрыва. Возможно, схроны были вскрыты НКВД после войны, а может быть, нет, и та милицейская «селёдка» так и лежит в заваленной камнями пещере.
Как уже было сказано, работы у участкового уполномоченного во время войны было не перечесть. Выходных не предполагалось. Кроме того, мародёры, бандиты, диверсанты, шпионы были самые настоящие, а не такие, как в 37-м году.
Виталий Макаров вспоминает ещё один случай, скорее комический, о котором узнал, бывая в семье Кошкиных. После одной из бомбёжек супруга Николая Ефимовича увидела на улице трепыхающегося гуся с оторванной ногой. Рассудив, что нечего добру зря пропадать, она подобрала находку и сварила суп. Узнав об этом, уполномоченный пришёл в ярость и арестовал жену за мародёрство. Повёл арестованную в отдел на виду у всего села. Коллеги уговорили отпустить её. Но принципиальность была продемонстрирована. 
Захар Кошкин — один из правнуков Николая Ефимовича. Он родился спустя много лет после смерти прадеда и почти ничего о нём не знает. Прадед был неразговорчив, историй о нём сохранилось мало. Но на параде, в колонне Бессмертного полка, семья Захара несёт несколько портретов своих родственников, в том числе и портрет Николая Кошкина.
Портрет скромного советского милиционера, честно выполнявшего свой долг.
Владимир БЕЛЯЕВ
