В октябре в Краснодаре состоялся III фестиваль моноспектаклей «Палитра лиц». Свою работу — сценическую адаптацию «Записок сумасшедшего» Николая Гоголя — показали на нём худрук туапсинского ТЮЗа Ольга Веровчук и артист Олег Родин. Позже постановка была представлена на суд туапсинского зрителя. Мы попросили Олега Родина рассказать, в каких условиях готовился спектакль, доволен ли он результатом.
— Участвовать в фестивале была моя идея. Давно хотелось попробовать себя в сольном театральном проекте. Своего рода вызов — смогу или нет. А к Гоголю у меня всегда было особое отношение. Я, когда читаю его, получаю настоящее наслаждение. Текст — воздушное, лёгкое и вместе с тем сложно организованное полотно, в котором нет ничего лишнего, всё на своём месте.
— Насколько сильно текст повести перекраивался под постановку?
— Он остался практически неизменным. Убрали лишь то, что является ныне малопонятными приметами того времени. Например, рассуждения о преимуществах службы в казённой палате по сравнению с другими местами или описание разных типов шинелей.
— Говорят, играть моноспектакль намного тяжелее, чем пьесу с партнёрами?
— Да, это даже чисто физически тяжело. Но самым трудным было выстроить единую драматическую линию. Когда я только задумывал спектакль, мне казалось всё более-менее понятным. В голове были какие-то ходы, какие-то «фишки».
Михаил Гаврилов (режиссёр из города Заречный Пензенской области, поставивший в нашем ТЮЗе спектакли «Волшебный магазин» и «Русскую народную почту») кое-что подсказал — мы с ним общались по скайпу ещё до начала репетиций. В частности, он посоветовал в качестве реквизита использовать совсем не подходящие по своему назначению предметы — чтобы создать ощущение искривления сознания. Это применено в сцене с чтением писем — когда их заменяют разноцветные платочки — или когда мой герой надевает стул на голову, как корону…
Когда приступили к репетициям и я стал сильнее погружаться в материал, то понял, что до сих пор просто не осознавал всей сложности работы. И только с помощью Ольги Николаевны удалось собрать всё в единое целое. Если спектакль получился, это в большей мере её заслуга.
В нашей трактовке мы не ставили задачу показывать клиническое сумасшествие. Когда герой вдруг слышит разговор двух собак на Невском проспекте, он оправдывает это тем, что собаки просто иногда разговаривают. Он живёт надеждами, но когда его существование становится невыносимым, уходит в безумие, как в альтернативную реальность. Трагизм в том, что и там он не находит покоя.
— Качественный переход из нормального состояния в состояние душевнобольного у вашего героя получился совершенно неожиданным и вместе с тем очень лёгким и естественным…
— Так выстроена вся линия. Когда я играл спектакль на фестивале, первая половина далась очень тяжело, очень нервно. И когда я наконец объявил себя испанским королём, мне показалось, что и зритель тоже испытал некое облегчение.
— Какова дальнейшая судьба спектакля, войдёт ли он в постоянный репертуар?
— Это пусть решит руководство театра. Я же могу сказать, что для меня постановка была хорошей «прокачкой» своих возможностей. Сейчас я ощущаю себя творчески намного сильнее, чем ещё совсем недавно.
— Какие роли в туапсинском театре ваши самые любимые?
— Брэд в «Дорогой Памеле». Это первая моя серьёзная роль, до неё был лишь заяц в «Трям! Здравствуйте!» Кстати, роль досталась мне почти случайно, изначально предназначалась другому артисту. Дорог детский спектакль «Волшебный магазин» — где всего два актёра: я и Катя Николаева. Он был очень энергозатратный, но очень живой и всегда разный. Джонни Паттинмайк в «Калеке с острова Инишмаан». Мне вообще нравится Макдонах с его юмором, жёсткостью, контрастами. А мой персонаж интересен тем, что он снаружи грубый, отталкивающий, а в глубине души за всё переживает, только не хочет этого показывать. Да, пожалуй, это мой самый любимый персонаж.
— Вы назвали спектакли, которых уже нет в репертуаре.
— Из текущего репертуара нравятся мои роли в «Маленьком принце», «Кентервильском привидении». В них много эксцентрики, а я по диплому — артист кукольного театра, мне это близко. Если эмоции передаются живым планом — это театр драматический. А если человек нарисовал себе маску — это уже кукольный театр. Когда ты пользуешься неестественным голосом, нестандартными жестами, языком танца, когда надеваешь заячьи уши — в общем, когда «я не есть я в предлагаемых обстоятельствах» — это уже на стыке кукольного театра.
— Вы работали в кукольном театре?
— Сразу после института (я закончил Ярославский театральный). Это был частный выездной театр. Потом я служил в армии — в Театре флота в Севастополе. После работал в Крыму, но, честно говоря, то было больше зарабатывание денег, нежели театр, обычный чёс. Анимация среднего качества, ростовые куклы, танцевальные эстрадные номера и т.п. Творчества – ноль. И я решил: зачем зарабатывать деньги в плохом театре, лучше зарабатывать их просто так. И до 2015 года занимался торговлей, менеджментом — пока не попал в туапсинский театр.
— Если бы вам на выбор предложили любую роль, которую только захотите, чтобы вы выбрали?
— Раньше на этот вопрос я отвечал: «Печорин». Но это, скорее, юношеская мечта. Сейчас бы попробовал себя в роли Зилова из «Утиной охоты» Вампилова. Хотя понимаю, что это очень сложный материал. Нравится и пьеса, и то, как в ней играл Олег Даль.
Или вот роль Дон Кихота. В институте я его играл, в кукольном исполнении, и здесь, в ТЮЗе, во время читки.
— Некоторые артисты говорят, что пандемия — это хороший опыт для артиста, мол, она нас многому научила. Например, репетировать онлайн.
— Я считаю, по Интернету продуктивно репетировать очень сложно. С началом пандемии пришлось начать работу на соцсети – читки, сказки на ночь и т.д.
Пока театр был закрыт для зрителей, поставили много спектаклей — как бы по принципу: «Не дают есть, так хоть наготовим». И когда зрителя всё-таки пустили в театр, начались премьеры — одна за другой. И это было довольно тяжело. Возможно, у кого-то появилось время для саморазвития, но, в принципе, я считаю, в пандемии ничего хорошего нет.
— Говорят, что актёр работает не за деньги, а ради тех эмоций, которые он испытывает, выходя на сцену, ради гормонов, которые выделяются во время игры. Это действительно так?
— Звучит вполне логично. Потому что много денег актёрством ты не заработаешь. И это во всём мире так — я общался с артистами из других стран, нигде много не платят (разве что ты играешь на Бродвее или в «Ковент-Гардене»). В любом офисе зарплата больше.
Что касается меня, у меня не совсем «правильная актёрская природа». Интересно творчество само по себе, но, как говорят сейчас, нет этого самого «внешнего локуса контроля». Я могу испытывать некую эйфорию после спектакля, но вместе с тем сильно устаю. Хотя чаще остаюсь неудовлетворённым. Во всяком случае, ради эйфории «доводить себя до сумасшествия», как в этом спектакле, — это, по-моему, чересчур.
Владимир БЕЛЯЕВ
