Сегодня в России отмечается 78-я годовщина снятия блокады Ленинграда. Почти 900 дней и ночей его жители пытались просто остаться в живых: женщины, старики, дети. Один их них Анатолий Николаевич Мышинский. Он родился в Ленинграде в 1935 году, поэтому все военные дни помнит очень хорошо, хоть и не особо любит вспоминать. Но нам о том времени рассказал, понимая, что это важно, особенно тем, кто никогда не знал тягот войны, голода, холода, и того, как на глазах умирают люди.
Когда началась война, Толику было шесть лет. Отца ещё в марте 1941 года забрали на военные сборы. Сначала в блокаду они охраняли Финляндский мост — единственный железнодорожный через Неву. Потом их части перебросили на Невский пятачок. Вернулся с войны отец уже инвалидом только в 1946 году, демобилизовавшись в Эстонии.
Жила семья Мышинских — Анатолий с мамой Анной Ивановной — на Гражданке (исторический район Санкт-Петербурга, где находится Пискарёвское мемориальное кладбище — место массового захоронения жертв блокады — Прим. Ред.). Там прежде была колония немцев, которых после нападения Германии на Советский Союз переселили за Урал. Дома там все были деревянными, и когда наступили холода, их начали разбирать на дрова. Матери дали ордер на новое жильё на Литейном, дом 15. Она пошла посмотреть на новые «хоромы»: лопнувший от обстрела водопровод во дворе замёрз, стёкол нет. Жить там было невозможно. И тогда Анна Мышинская обратилась в жилконтору и попросила прописать их с сыном к своей тётке Марусе, у которой была комнатёнка — и десяти квадратных метров не наберётся — в Орловском переулке за Лиговским проспектом. Переехали они туда в январе 1942 года. Старушка вскоре умерла, а Толик с мамой так и остались жить в коммуналке. Как вспоминает Анатолий Николаевич, половина дома пустовала: кто смог уехать в эвакуацию, кто-то умер от голода.
— Там было полуподвальное помещение, в котором до войны жили люди, — рассказывает ветеран. — Я пришёл туда шкаф ломать, чтобы печку топить, смотрю, значки на полу рассыпаны. Давай их собирать и на кровать складывать. Тут увидел, что на ней накрытый покрывалом лежит покойник. Рассказал об этом нашему дворнику дяде Диме, потом, спустя время, тело увезли. И страха уже не было, потому что трупы на улицах стали для нас обыденностью.
К слову, более комфортное, как тогда считалось, жильё (две маленькие комнатушки окнами выходили на окна соседнего дома, просвет между ними был не больше двух метров) семья получила только в 1956 году.
Первую зиму блокады Анна Ивановна не работала, попросту было негде. Потом смогла устроиться на овощебазу, там они крыли крыши рубероидом и заливали битумом. Маленький Толик узнал как-то, что в ближайшей школе собирали детей, чтобы эвакуировать. По-деловому пришёл туда на сбор, но мальчика не взяли, потому что он не был сиротой. Кто знает, что могло бы с ним дальше произойти — ведь нередко баржи, которым удавалось выйти из города, не достигали места назначения: многие тонули, попав под вражеские обстрелы.
— Так и кормил бы корюшку, — грустно шутит блокадник.
Чтобы поддерживать жизненные силы организма, Анна Мышинская варила кожаные ремни, но, уходя на работу, перематывала кастрюльку с баландой верёвкой, чтобы Толик не съел всё за раз — как объяснишь голодному ребёнку, что это подобие еды надо растянуть надолго?
— Когда ещё жили на Гражданке, был у меня приятель Игорь. Он пропал в один день бесследно, никто не знал, куда. Догадки у всех были самые страшные, поэтому мама, когда уходила, закрывала меня на ключ, чтобы со мной ничего не случилось.
У соседа Ивана Ильича сын Алексей — Толик звал его Нюнёшей — работал замначальника Московского вокзала и получал паёк крупой. Сварит пшёнки и позовёт мальчонку поесть — так подкармливал его временами.
Были у Анатолия два друга: Адольф Кричалин — Адька и Халид Хусаинов — все жили рядом. Вместе ходили на Старо-Невский в молочный магазин, к которому были прикреплены как блокадники. Там мальчишкам выдавали по баночке не то кефира, не то йогурта, но эта молочная вкуснятина съедалась тут же. Ходили на ту сторону Невы — у Финляндского вокзала находилась военно-медицинская академия, и там детям тоже выдавали консервы.
— Получим по баночке, идём во двор, где в дровяной клетке мы сделали себе домик, там подкрепимся. О, хорошо, в желудок что-то упало.
А. Мышинский рассказывает, что повсюду в тёплое время года старались рыхлить почву, чтобы трава лучше росла — ей и питались. Друзья-мальчишки ходили летом на кладбище. Как говорит ветеран, лопухи там очень хорошие росли, с белыми большими корнями, их выдёргивали и ели.
В политехническом институте располагался госпиталь, где тоже помогали блокадникам с едой.
— Иду туда с бидончиком, нальют суп чечевичный. Да какой суп — так, название. Руку запущу в бидон, чтобы чечевицы набрать, а её там и нет по сути, вода одна — баланда.
Однажды с помощью друзей и родственников Анатолия отправили к отцу на передовую, на Невский пятачок, дескать, там у солдат довольствие и мальца накормят. Приехал его дядя Лёша, он инвалидом был, и забрал мальчика — через Неву зимой по льду была проложена дорога в части наших войск.
— Там был деревянный дом. Натопят, сидим на кухне, хорошо. Поесть принесут — кусок хлеба, маргарином намазанный. То слаще шоколада было.
Напротив была конюшня, где стояли две лошадки-монголки, на которых отец Анатолия из Невы возил воду для кухни. В очередной налёт сарай попал под миномётный обстрел, одной лошади практически оторвало ногу, рабочей она уже не была. Зашли в хлев, у животного слёзы из глаз от боли и предчувствия смерти. Солдаты застрелили её из винтовки — чтобы не мучилась, да и солдатам мясо. Юный Толик всё это видел.
Дядя Лёша как-то договорился: лошадиную голову положили в рюкзак, отдали мальчишке и отправили его обратно в Ленинград. Так погибшая лошадь спасла две жизни — этой головой мать и сын Мышинские питались до самой весны — за счёт неё и выжили.
— Ни одной кости не выбросили, — делится воспоминаниями блокадник. — Печку топили, там косточки обугливались и мы эти угольки ели.
Дети — они и в блокаду дети
И шалости оставались с ними, а также интерес к непознанным вещам. Однажды Толик с Халидом набрали тола из неразорвавшегося снаряда, где-то раздобыли головку. Решили пальнуть. Из старой бани натаскали веников, положили туда взрывчатку, подожгли и на крышу наблюдать. Сидят, ждут, костерок догорает, а ничего не происходит — надо бы веников подбросить. Только хотели спуститься, как бабахнет! Конечно, друзьям за это влетело. Но не сильно.
Как-то Анатолий прознал — кто-то из друзей рассказал, что на хлеб у пленных можно выменять ручки. Это у нас были чернила, а немцы уже пользовались шариковыми.
— Подошёл я к Нюнёше и выпросил хлеба. Побежал, поменял. А тут надзиратель меня хап, он-то всё видел. Отобрал у меня и ручку, и хлеб. Наверное, ещё и немцу поддал.
В один из дней пленных немцев, которые восстанавливали разбомбленные дома, гнали по улице. Человек 30, а то и больше. А наблюдавшие за этим Толик, Адька и Халид брали с земли камни и кидали в неприятеля.
А ещё они с Халидом собирали стеклянные пузырьки в траншеях у санприёмника, расположенного неподалёку, мыли их и сдавали под лекарства в аптеку №165. Она и сейчас работает напротив станции метро «Площадь восстания».
С друзьями судьба развела. Ещё в войну их семьи разъехались кто куда. Так и потерялись. Такие были времена.
Учиться никогда не поздно
В школу Анатолий Николаевич пошёл не как было положено — в 1941-м, а спустя два года. В 1949-м, будучи в шестом классе, начал обучение в ремесленном училище. Выучился на связиста и стал впоследствии хорошим специалистом, проработав на предприятии связи почти полвека. Нет в Питере кабеля, который бы не был знаком Анатолию Николаевичу: их прокладывали и под Невой, и в метро. Он и сейчас хорошо помнит куда и как какой кабель подходит, диаметры проводов и как правильно их укладывать. После войны, вспоминает, как восстанавливали повреждённые линии от Ленинграда до Москвы, а также до Зеленогорска — все кабели были немецкими, их привезли из Германии. А сейчас удивляется, как этот интернет работает без провода.
Пройдя все тяготы блокады, Анатолий Николаевич Мышинский очень трепетно относится к хлебу да и к любой другой еде. Никогда в их семье ничего из продовольствия не выбрасывалось. Он даже сейчас, когда чистит картошку, то снимает кожуру очень тонко.
Кроме того, одним из важных человеческих качеств ветеран считает умение прийти на выручку, то самое чувство локтя, которое спасало, когда надежды было мало. Ведь по одиночке выжить не удалось бы.
Блокада — это, прежде всего, люди. Разные. И легко ли остаться человеком, знают те, кто пережил эти 900 дней осады. Пусть и другие знают.
Ольга СЕДЛАЧЕК
