21 рентген – доза облучения, после которой ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС обычно отправляли домой. Кто-то набирал её за неделю, кто-то за две – по-разному. Борис Ковалёв и его товарищи по пожарной роте Динского полка отправились в район катастрофы в июне 1986 года, а демобилизованы были лишь под Новый год. Шесть месяцев ежедневных походов в 30-километровую зону, и как следствие – непоправимый ущерб здоровью.
– Когда нас призывали, мы понимали, что случилось что-то нехорошее, но не было ни паники, ни тревоги, – рассказывает Борис Николаевич. – Помню, мы приехали туда: лето, тепло, много зелени. Радиация ведь не кусается. Единственное, что сразу насторожило, – вокруг ни птиц, ни зверья – они сразу покинули зону бедствия. Остались только аисты. И от этого отсутствия живности чувствуешь себя, словно в каком-то коконе. Позже, когда мы приезжали в пустые деревни, видели там брошенную скотину, собак, кошек.
Они были в ужасном состоянии: больные, грязные, голодные. Бросались к нам навстречу, радуясь человеку. Этих животных отстреливали. Но это делали особые команды – не мы.
В пожарную роту 37-летний инженер ОКСа Туапсинской объединённой базы Борис Ковалёв попал, потому что ещё во время срочной армейской службы сдал нормы кандидата в мастера пожарно-прикладного спорта. Ещё трое туапсинцев – Юрий Коджешау, Василий Варёнов и Евгений Ильин – тоже попали в роту из-за своих спортивных успехов.
Наш собеседник говорит, что Припять показалась ему очень красивым и современным городом, «как будто там уже построили коммунизм». Если не считать безлюдья. После аварии начался буйный рост деревьев и травы. Белые грибы по полметра не удивляли.
Уже к лету Припять выглядела так, как будто была брошена десять лет назад.
Динской полк сперва располагался в палаточном под Полесским, за пределами 30-километровой зоны, позже поблизости для казарм возвели щитовые домики.
Пожарная рота состояла из 8 экипажей ПМЗ-53 по 6-8 человек. Во-первых, бойцы роты занимались дезактивацией местности. Дело в том, что АРСы – авторазливочные станции – применялись лишь на улице или в сельской местности – ими невозможно действовать на высоте. Чтобы обработать многоэтажки, требовались именно пожарные машины. Члены экипажа надевали на рукава стволы рассеивающего потока и поливали объекты специальной жидкостью, которая схватывалась плёнкой и удерживала радиационную пыль. В сельской местности пыльные дороги поливали разбавленной фруктовой патокой.
Ещё пожарная рота обустраивала могильники. Туда сваливали заражённые предметы – еду, одежду, домашнюю утварь, товары из магазинов и т.п. Борис Николаевич вспоминает, как с «КамАЗов» в траншеи летели ящики с водкой – под горестные вздохи бойцов.
Ну и, наконец, собственно пожары. Они возникали то тут, то там, не обязательно на АЭС. Самый страшный, вспоминает наш собеседник, случился в ноябре, когда 4-й блок уже был окружён саркофагом. Загорелся промышленный склад между 4-м и 5-м блоками – в несколько десятков метров от саркофага.
– Нас подняли по тревоге. Дали вводную, что горит железнодорожная станция Припять – а такой там и не было вовсе. Подъехав, мы увидели столб огня и дыма и поняли, что это АЭС. Вот тогда всё внутри похолодело.
Пожар был локализован за 
12 часов. Температура была такой высокой, что плавился металл.
– Несущая ферма перекалилась, и боковые панели полетели вниз, туда, где стояли наши ребята. Они чудом остались живы, не оказались похороненными заживо под плитами, – рассказывает Борис Ковалёв. – Я всё время задаю себе вопрос: как мог загореться склад, если даже мышь не могла проскочить в 30-километровую зону. Нет, это явно было сделано кем-то намеренно. Кому-то нужно было наращивать панику вокруг АЭС.
(Последнее заявление оставим без комментария, согласившись лишь, что многое о той трагедии нам ещё только предстоит узнать.)
Когда были возведены стены саркофага, нужно было закрыть его сверху. Кратер постоянно выбрасывал на стены осколки графита, камня, бетона. Чтобы сделать перекрытие, следовало скинуть их обратно, разровнять поверхности. Пожарная рота в этом не участвовала, но другие солдаты Динского полка – да.
Был смонтирован лифт, наверху установили камеры. Лифт поднимал бойцов наверх по одному. На них была более серьёзная экипировка, чем во время повседневной работы, включающая свинцовые трусы, особые халаты и сапоги. Предварительно офицер показывал на мониторе, какой фрагмент нужно спихнуть вниз.
– Облучение – страшное. Действовать надо очень быстро. Когда солдатик – их называли аистами – оказывался вверху, глаза у него делались круглыми от ужаса. Он хватал первый попавшийся обломок, не обязательно тот, который ему был обозначен, спихивал его вниз и бежал к лифту.
Какую дозу за полгода получил Борис Ковалёв и его товарищи, он сказать не может – больше 21 рентгена тогда никому не ставили, и лучевой болезни как бы ни у кого не было. Но сам Борис Николаевич считает, что «выбрал положенную норму» ещё в первый месяц. Радиация попадала в организм в основном с пылью. Экипировка была минимальная: ОЗК – общевойсковой защитный костюм и респиратор. В июне произошёл выброс радиоактивного йода, и у бойцов респираторы изнутри становились красными.
– Были случаи мародёрства, – продолжает Борис Николаевич, – но это делали не из корысти, а по глупости и недомыслию. Бойцы заходили в брошенную хату, а там бесхозная бутылка самогона, какие-то продукты. Сам я не большой любитель этого дела, но другие разливали водку по стаканам, нарезали сала, закусывали… Однажды солдаты, правда, не нашего полка, прибалты, приволокли в казарму из зоны бытовую технику – холодильник, телевизор, просто чтобы обустроить свой быт. По этому поводу было большое разбирательство.
25 декабря 1986 служба младшего сержанта Ковалёва закончилась, и его направили в житомирский госпиталь. Первый год, рассказывает он, последствия не давали о себе знать, потом недомогание стало чувствоваться всё сильнее. Госпитализация – по пять-шесть раз за год, не считая санаторно-курортного лечения.
– Не у каждого хватало силы мобилизоваться и сопротивляться недугу. Люди не выдерживали и сдавались. У многих ребят (все молодые, старше сорока в Чернобыль не призывали) начались проблемы с жёнами. Кто-то находил утешение в выпивке – это только усугубляло разлад. Спрашиваешь человека: «Ну зачем ты пьешь?» Отвечает: «Боря, мне так легче». Или говоришь: «Тебе же дают путёвку, езжай, поправляйся». А он тебе: «Да ну его! У меня спортивного трико нет».
Тридцать лет Борис Ковалёв возглавлял районную чернобыльскую организацию и лишь недавно оставил общественную работу по состоянию здоровья. Районная первичка Союза «Чернобыль» неоднократно положительно отмечалась как на краевом, так и на российском уровнях. Сам Борис Николаевич в 90-е был награждён орденом Мужества.
И управление соцзащиты, и многие руководители района, по словам бывшего председателя, с пониманием относились к проблемам чернобыльцев, делали всё от них зависящее. И всё-таки претензии к государству остаются. В частности, торги на годовые поставки медикаментов завершаются лишь в марте, только после этого лекарства поступают в аптеки. В результате несколько месяцев люди с инвалидностью не обеспечены жизненно необходимыми препаратами.
Многие ликвидаторы, большинство, уже покинули этот мир. Остальные продолжают сопротивляться нанесённому здоровью тридцать пять лет назад ущербу. Ну а нам важно помнить, что они, по сути дела, заплатили своим здоровьем за благополучие остальных людей.
И за чужие ошибки – что, впрочем, не умаляет их подвига.
Владимир БЕЛЯЕВ
