Вопрос, о ком писать ко Дню театра, решился сразу – об актёре Туапсинского ТЮЗа Павле Захарченко. В марте 1989 года, то есть ровно тридцать лет назад, он сыграл свою первую (и сразу же главную) роль в студии «Реликт». Студия через два года стала профессиональным театром. Сегодня Павел Алексеевич – старейший участник его труппы и пока единственный туапсинец, кто имеет звание заслуженного артиста Кубани.
– Тридцать лет огромный срок, но, наверное, жизнь артиста меряется не столько годами, сколько ролями?
– Счёт ролям я давно потерял, но, думаю, что цифра подбирается к ста пятидесяти. Иногда смотришь репертуарные листы разных лет и с трудом вспоминаешь роль. Иногда и людей, с которыми работал – артистов, технический персонал – не сразу вспоминаешь. Это ведь несколько сотен людей.
– Вам никогда не хотелось попробовать другой театр, другую сцену, другой город? Некоторые совсем молодые артисты уже сменили два-три-четыре места работы.
– Я создавал этот театр вместе с Амбарцумом Семёновичем Карабашьяном. Теперь интересно наблюдать, что будет дальше – это как с ребёнком. Театр растёт, взрослеет, меняется. Было, что приезжие режиссёры говорили: чего тут делаешь? Мол, твой уровень выше, «в Москву, в Москву!» Принижали этим наш театр. Но нет, моя судьба быть здешним старожилом, домовым и последним из могикан. Где родился, там и пригодился.
– Недавно умер Этуш. Почему одни артисты доживают до Мафусаиловых лет (Зельдин ещё приходит на ум), а другие умирают рано, как, например, Олег Даль. Чужие прожитые судьбы одним удлиняют век, другим укорачивают?
– Есть порода людей, они жгут себя изнутри, им надо обязательно довести всё до кипения. Семьдесят-восемьдесят градусов по Цельсию их не устраивают. А есть такие, у кого получается гореть дозированно. Вот как у Этуша, который нам не менее дорог. Лет десять назад я сам почувствовал, что долго так не выдержу. Было тяжёлое время, люди увольнялись из театра один за другим, в какой-то момент в труппе осталось пять человек, и мы как-то ухитрялись давать представления, сами ставили декорации, сами разбирали. Сердце стало давать сбои. Я решил беречь себя, «дозировать». Но ведь всё время забываешься, хочется показать максимум. Такая профессия, надо следить за здоровьем, прислушиваться к себе.
– Тогда были тяжёлые времена. Сейчас как дела в ТЮЗе?
– Сейчас есть ясность: мы репетируем одно, через полгода будем ставить другое. Это очень хорошо. Появилась упорядоченность: утренняя репетиция, вечерняя. По ночам с «высунутым языком» не репетируем. Отношения с руководством демократичные, насколько возможна в театре демократия.
Очень важно, что нет этих актёрских интриг, козней, борьбы за роль – идёт более-менее справедливое распределение: в этом сезоне получил роль второго плана, в следующем получишь главную. Каждый актёр, конечно, любит себя и сравнивает с другими, кто лучше. Я проблему зависти так для себя решил. Я говорю себе: «У меня очень хорошие партнёры. Играть с бездарями скучно и обидно».
– Какое профессиональное качество в актёре главное?
– Много составляющих. Кто-то лучше владеет телом, кто-то голосом, у кого-то сильная пластика, органика. Для меня важно, чтобы партнёр меня удивлял. Играешь и думаешь: «Надо же! Раньше он по-другому это делал». Конечно, важнее, чтобы он удивлял зрителя. Про себя я знаю, что моя сильная сторона – голос, с его тембром и широким диапазоном. Все мои персонажи говорят разным голосом. Может быть, не все сто с лишним, но те, которых я сейчас играю – точно. Я много свой голос тренировал, всегда любил слушать дикторов, спортивных комментаторов, того же Николая Озерова.
– А Высоцкий все роли играл одним голосом.
– У него – голос эпохи, ему не надо было его менять, хотя он мог – по его песням и ролям это видно. Кстати, когда я начинал играть, очень хотелось, чтобы наш театр был немножко похож на Таганку. В старом здании, на Комсомольской, в доме Яни, за задником была старая каменная стена, темная, в трещинках, как скала. Я любил на неё смотреть, она бы очень соответствовала духу поэтического театра, такого, как создал Любимов.
– Вы сами пишете песни, поёте их под гитару. Раньше ваши песни звучали в спектаклях, сейчас – нет. Почему?
– Я был штатным сочинителем при Амбарцуме Семёновиче, почти двадцать лет. Писал зонги, чтобы обозначить характер персонажа. Некоторые зонги получились проходные, некоторые – удачные, их до сих пор приятно вспомнить. Потом поменялся руководитель, Пошли другие спектакли, нужда в песенках на какое-то время вообще отпала. А сейчас музыку для театра пишет профессиональный композитор. Другой наш артист Олег Родин тоже сочиняет стихи, он пробовал писать тексты песенок для детского спектакля, у него неплохо вышло. Я совсем не ревную: свежая кровь, новый взгляд. Песни я по-прежнему пишу, но не для спектаклей.
–Три любимые ваши роли.
– Сол Бозо из «Дорогой Памелы» – авантюрный и лиричный. Сказочник из «Кота в Сапогах». Блистательный Жевакин из «Женитьбы» (хотя, наверное, «блистательный» это звучит нескромно).
– А о каких прежних ролях жалеете, что их больше нет?
– С трепетом вспоминаю работы режиссёра Ларисы Торженсмех – их было четыре. Обидно, что «Мой дорогой Плюшкин» прошёл всего шесть или семь раз. Вообще жалеешь о тех спектаклях, у которых судьба короткая, которые «недоигранные». Например, «Позднюю любовь» Островского, который ставил приглашённый режиссер Пётр Ступин, играли всего один раз. Премьера – и похоронили, очень жалко.
– Короля из «Золушки» жалко?
– Ну, его я вдоволь наигрался. Чувствовал там себя как рыба в воде, делал, что хотел, вовсю хулиганил. Когда ты себя в роли нашёл, ты чувствуешь себя настоящим королём, паришь над сценой.
– В нынешних спектаклях есть место хулиганству?
– Конечно. Наш режиссер Александр Николаев, когда проходит какое-то количество показов, так и говорит: хулиганьте, пора. Спектакль надо постоянно оживлять. Это ведь не кино, которое раз и навсегда.
Например, ближе к финалу «Женитьбы» отвергнутый Жевакин перед тем, как уйти, говорит: «Эта уже будет семнадцатая невеста… А жаль, право, жаль». И перед последней фразой я делаю шаг в сторону зала, всматриваясь в какую-нибудь зрительницу и как бы размышляя: «Может быть, здесь получится?» И ухожу. Пару раз так пробовал. И получал в ответ смущённую улыбку. Можно, конечно, придумать что-то более смелое, но это уже опасно. Вдруг зрительница не так отреагирует, захочет, чего доброго, со мной пойти.
– Для меня всегда загадка: актёр приходит в театр и превращается в другого человека. Что он при этом испытывает?
– Погружаешься в эту среду, отпускаешь себя. Если детский спектакль – напускаешь определенной придури – в хорошем смысле. Становишься поросёнком, зайчонком или ещё кем, но обязательно веришь в это. Без веры нельзя – тогда и зритель не поверит.
– А что чувствуешь, когда у тебя отрастает пятак, копытца, хвостик?
– Ты чувствуешь то, что должен чувствовать твой персонаж. Если копытца для поросёнка – трагедия, чувствуешь трагедию, если радость – чувствуешь радость. Но главное, чтобы эта печаль или восторг передались в зал. Элементарная раскачка, хук в свою нервную систему.
– После хуков плохо?
– Потом. Это же одна из самых тяжёлых, рисковых профессий, после лётчиков и шахтёров.
– Интересней играть в детских спектаклях или взрослых?
– Зависит от материала. Но у меня уже тяготение больше к взрослому репертуару. В детских представлениях за свою жизнь вдоволь наигрался – изображал двух королей, трёх царей, всяких зайцев, волков и прочих зверей. Хотя это здорово, когда получается вызвать восторг у ребёнка.
– Какую вы слышали самую лестную оценку своего творчества?
– Помню, ребёнок после спектакля в фойе подошёл и протянул мне своего маленького жёлтого слоника. И по взгляду было видно, что ему очень непросто с ним расставаться…
А ещё я играл отрицательного персонажа – лакея из «Фрёкен Жюли». Он доводит молодую женщину, свою хозяйку, до самоубийства. И я спросил одного человека, чьё мнение было мне дорого, режиссёра: «Ну как?» И он мне ответил: «Такая сволочь! Такое…» Развернулся и ушёл. А я ему в спину: «Спасибо!» Раз такая сильная эмоция, значит, оправдание образа получилось.
Вспоминаю, как я сам возмущался и негодовал, когда увидел Андрея Болтнева в роли предателя Кротова в фильме «Противостояние». А потом ещё узнал, что он наш земляк, и возмутился ещё больше: «Не может туапсинец быть таким негодяем!»
– Можно научиться актёрству или это природа?
– Про себя я знаю, что меня судьба привела в театр не зря. Я с детства представлял, что живу не своей жизнью. Выходил, например, из дома и думал, что я разведчик. Все ребята играли в футбол, а для меня это был не просто футбол, а новая серия фильма. Каждый день нужно было что-то сделать, чтобы это было похоже на кино. И так лет с двенадцати до самого конца школы. Так я делал свою жизнь интересней. Думаю, у всех артистов что-то подобное было.
Актёрство – это природа, постоянная потребность в игре. Я так и не искоренил в себе детства, хотя у меня уже две внучки. Ребёнку главное – играть и фантазировать. Это его способ существования.
P.S. Три года назад у Павла Захарченко вышла книга «Беспокойное счастье», посвящённая Туапсинскому ТЮЗу. Как признался нам Павел Алексеевич, сейчас он задумал ещё один «театральный роман». Помимо воспоминаний туда войдут художественные рассказы о мире закулисья – о его порядках, суевериях, несправедливостях, надеждах и о восторге, который является конечным и главным его продуктом. Будем ждать. Театр интересен просто потому что он театр.
Владимир БЕЛЯЕВ
